Показалось мне это бесконечно далеким, будто все происходило не три недели назад, а в какой-то другой моей жизни. И вот сейчас я стою «без коня и без меча» и решаю — идти или не надо…

Враки это. И нечего мне решать — и идти мне пока просто некуда. Все равно надо ждать ответа междугородной. Я повернулся на другой бок и решил спать дальше.

Я уже почти заснул, но какая-то бодрствующая мыслишка все барабанила в висок, как назойливый гость. Я сел на кровати, поджал под себя ноги и стал думать о том, что мне мешает спать. Решение проблемы было где-то рядом, оно кружилось в мозгу подобно случайно забытому слову. Я представил себе, что формирование идей в мозгу похоже на движение электронов в атоме вещества. Если электрон перескакивает на новую орбиту — появляется вещество с новыми свойствами. Но для этого необходим импульс энергии, иначе электрон не перескочит, и ничего нового не будет, не преобразуется идея. А пока все идеи обращаются по старым орбитам. Их держит невидимая плотная преграда. Нет импульса…

Так я и сидел на кровати. Долго сидел. Как йог, накрывшись одеялом, поджав под себя ноги, зажав лицо руками и медленно раскачиваясь — вперед-назад, вперед-назад. Пока не уснул.

И когда я проснулся, то понял, что есть еще одна дорога. Должна быть! Обязательно должна быть! И если она есть, то это не просто дорога, а целая автомагистраль.

Я судорожно одевался, не попадая ногами в брюки. Выскочил из гостиницы и через десять минут был в горотделе милиции.

— Да, альтернатива у нас жесткая, — недовольно сказал Круминь. — Или Бандит восемнадцатого числа сбежал из Риги…

— Или?..

— Или ему просто надоела Ванда, и он по-прежнему рыщет здесь.

Я покосился на Круминя:

— А если он Ванду и не думал бросать?

— Спокойно, — ухмыльнулся Круминь. — Я позаботился: она не останется без присмотра…

Я покачал головой:

— Нет, Янис. Все-таки я думаю, что его здесь нет. Посуди сам — хоть он и выкрутился из милиции после скандала, оставаться в городе под именем Сабурова стало опасно.

— Это верно, — согласился Круминь. — В любой момент из Тбилиси могли сообщить, что он самозванец.

— В том-то и дело: милиция начала бы искать его самого.

— Может быть, именно поэтому он и сбежал тайком от Ванды? — наморщил лоб Круминь.

Я помолчал, потом медленно, прощупывая опорные точки своей мысли, стал рассуждать:

— Нет, Янис, нет, дорогой мой… Тут что-то не то… Понимаешь, Янис, я ведь не первый день иду за ним… И мне кажется, что я его уже неплохо знаю. Это не просто оголтелый убийца. Он страшен тем, что продумывает каждый свой шаг, и намного вперед. Поэтому до сих пор у него все так точно получается… Понимаешь, он по-своему талантлив… И его роман с Вандой — вовсе не командировочные радости…

Круминь перебил меня:

— Постой. Ты говоришь, что после скандала в ресторане он испугался… Однако он спокойно жил у Ванды еще несколько дней. Это раз. А во-вторых, если он такой умник, как ты полагаешь, то зачем ему надо было уезжать от Ванды тайно: ведь он же командировочный, сказал, что дела закончились, и — с приветом, пишите письма!

— Тайно… — повторил я. — Тайно… А почему тайно? Это Ванда считает, что тайно. Янис, мы послушно тащимся за ее дурацкой бабьей версией. Тайно — потому что не распрощался с поцелуями! А может, поцелуев не было потому, что он очень спешил? А? Почему же он заспешил? Почему восемнадцатого, а не тринадцатого, скажем?!

Я повернулся к дежурному горотдела:

— Включите нам сводку за восемнадцатое…

Дежурный нажал кнопку на оперативном пульте, в который был вмонтирован магнитофон, и из динамика послышалось: 

— Дальше! — сказал нетерпеливо Круминь. Дежурный нажал клавишу, прокручивая ленту магнитофона.

— Дальше!

— Дальше!

— Стоп! — закричали мы с Круминем в один голос. — Обратно!

Дежурный отмотал ленту магнитофона:

— Вот почему он заспешил, — сказал Круминь и выключил магнитофон.

Лист дела 67

Инкассатор Валдис Балодис — маленький, желтый, с остро торчащим вверх носом — был укрыт простыней до подбородка. На голове накручен огромный марлевый тюрбан, будто он собирался на маскарад и попал вдруг случайно в больницу. Он не мог повернуть голову в мою сторону и поэтому все время скашивал на меня огромный фиолетовый, затекший сгустком крови глаз. И от этого мне становилось жутко, потому что я все время боялся, что он сейчас умрет. Лопнувшие от жара, запекшиеся губы еле шевелились, и, чтобы расслышать его шепот, я все время наклонялся к нему, и передо мной страшно мерцал фиолетовый глаз.

— Ритуся только первый год в институт пошла, а Янис — в школе, в восьмом классе. Я ведь так мечтал их в люди вывести.

Потом он что-то шептал по-латышски. Я погладил простыню там, где была очерчена его рука, и сказал:

— Не волнуйтесь. Все страшное уже позади, вы скоро выздоровеете, и все будет по-прежнему.

Он прикрыл веки и чуть слышно прошептал:

— Нет, не будет. Я и так был больной, с фронта два тяжелых ранения привез. А этот фашист проклятый…

Балодис долго молчал, потом зашептал, но так, будто советовался сам с собой:

— Я же ведь не мог отдать эти деньги, они чужие. Там много денег, я бы за всю жизнь их не выплатил.

Он скосил на меня налитой кровью глаз.

— Я не знаю, как удержал сумку. Я ведь совсем слабый, и он уже выстрелил в меня. Этот бандит был такой сильный, и все дергал и дергал из-под меня сумку, когда я упал. А я держал ее, и он бил меня по голове, пока я не потерял сознание. Он был ужасно сильный…

Большие мутные слезы текли у него по щекам. И я вдруг почувствовал, что если бы встретил сейчас Бандита, то просто застрелил бы его. Пускай меня потом судят. Балодис сказал — фашист. Хуже фашиста, потому что эта гадина жрала все время наш хлеб!..

Я приехал в милицию и спросил, не пытались ли найти отпечатки пальцев на инкассаторской сумке. Пытались, но пригодных к идентификации не нашли.

Я смотрел на порванную, лопнувшую по швам брезентовую сумку, всю в черных пятнах засохшей крови, и думал о том, какая неожиданная сила отчаяния и долга вдруг пробудилась в маленьком тщедушном Балодисе, если Бандит не смог ее вырвать. К делу была приложена фотография изъятых из разорванной сумки и заактированных денег.

Я смотрел на эти мятые пачки разноцветных бумажек и не мог понять, как можно за них убить человека. На них можно купить автомобиль, за них будет ласкать Линаре, за них можно не ходить на работу, за них можно целый год жрать одну черную икру. Что еще? Пожалуй, все. Больше ничего не придумаешь. За них убили молодого веселого парня Женю Корецкого, за них лежит под простыней, похожей на саван, усохший, крошечный Валдис Балодис и шепчет: «Когда я упал, он все бил меня по голове… Он был ужасно сильный…» А в соседней палате стоит пустая койка, на которой лежал умерший позавчера охранник Миронов.